Абсолютно все элементы дорогого костюма изображенного на портрете представителя высшего слоя европейского общества свидетельствуют о создании портрета в 1830−40-х годах. А зеркальное повторение на этюде композиции знаменитого портрета вельможного поэта В. А. Жуковского кисти не менее знаменитого художника Карла Брюллова (1837 год), вплоть до положения кистей рук (левая на правой), дают нам нижнюю отметку времени его написания — 1837 год, не раньше. Ориентация автора на портрет Жуковского свидетельствует о создании нашего этюда, по-видимому, русским художником, возможно, одним из многочисленных учеников Карла Павловича. В пользу последнего смелого предположения свидетельствует (на мой непросвещённый взгляд) удивительное мастерство художника — автора этого быстрого этюда, и сходство его приёмов передачи световых пятен на поверхности кожи лица с манерой Брюллова. Конечно, переходы световых градаций на этюде не столь тонки и совершенны, как у мастера, но сходство живописных приёмов несомненно. Но надо отметить, что есть очень важное отличие этюда от портретов кисти Карла Брюллова — это отношение художника к портретируемому. Портреты Брюллова прекрасны, правдивы и иногда в порыве импровизации удивительно жизненны, как, к примеру, набросок Павла Васильевича Кукольника в пылу спора «о Вере». Но мастер кисти в заказных портретах, как правило, не любуется своими персонажами, он не ищет момента движении души портретируемого, которыми невозможно не любоваться и просто необходимо запечатлеть из-за сердечного порыва художника. К. П. Брюллов передаёт своё личное к ним отношение, но часто совсем не хорошее. В. А. Жуковский, прекрасный, чуткий, добрейший человек, «Заступник», предстаёт перед нами на портрете кисти Брюллова, как напыщенный вельможа, снисходящий до нас, смертных, лишь по необходимости соблюдения приличий, как пушкинский Сальери в интерпретации великого Смоктуновского. На мгновение возникает мысль: «А не Жуковского ли тень за письмом рогоносцу мелькнула?». Ужас!!! Ну не нравился Жуковский Карлу Павловичу, как не нравилась ему и чудесная супруга Пушкина — Наталья Николаевна. Брюллов, конечно, мизантроп и брюзга, особенно с похмелья, но не льстец — ему, повелителю краски и карандаша, очень не нравился даже Николай Павлович Романов: «Ужё тебя… Опаздывать себе позволяет». Загруженность Императора делами не вызывала у Брюллова ни сочувствия, ни понимания, ни снисхождения.